И действия этой системы в последнее время сказываются в том числе на жизни театра.
Есть ощущение, что если твоя позиция расходится с системой, то рано или поздно за тобой придут. Это страшно. Восемь лет назад «Мастерская» выпустила спектакль «Это тоже я». Это вербатим, который содержит в себе высказывания и позиции реально существующих людей, художественный вымысел в нем сведен к минимуму. Восемь лет он живет, восемь лет претерпевает изменения: запрет на мат, запрет на курение… Если кому-то сильно надо, тебя закроют, не важно за что: за косой взгляд, за нецензурную лексику, средний палец, бумажный стакан или слово «вор» рядом с фамилией президента. Таких слов в спектакле нет, как нет призыва к революции, но на сегодняшний день на спектакль существует донос, который был услышан, и теперь в спектакль будут внесены коррективы… Когда цензура затрагивает территорию театра, вряд ли в будущем можно ждать чего-то хорошего.
Вы не думали о том, чтобы уехать?
Бывают вспышки гнева, которые приводят к мыслям о том, что нужно валить, но всерьез я о переезде не задумывалась. У меня перед глазами есть примеры товарищей, которые уехали в Нью-Йорк и Берлин и теперь страдают, потому что не могут там заниматься творчеством так, как здесь, потому что за рубежом артисты относятся к своей деятельности исключительно как к работе — никто не придет за два часа до репетиции, чтобы разминаться и делать асаны. Я чувствую себя привязанной — к атмосфере, которая царит в русском театре, к языку, к коллегам. В этом моя сила и моя боль. Но однозначно я бы хотела, чтобы мои дети имели зарубежное гражданство и возможность выбирать, где им жить — здесь или там.